Неточные совпадения
В разговоре она не увлекалась вслед за его пылкой фантазией, на шутку отвечала легкой
усмешкой, и если удавалось ему окончательно рассмешить ее, у ней от смеха
дрожал подбородок.
Мне показалось, что горькая
усмешка промелькнула на губах Наташи. Она подошла к фортепиано, взяла шляпку и надела ее; руки ее
дрожали. Все движения ее были как будто бессознательны, точно она не понимала, что делала. Отец и мать пристально
в нее всматривались.
Мать наскоро перевязала рану. Вид крови наполнял ей грудь жалостью, и, когда пальцы ее ощущали влажную теплоту,
дрожь ужаса охватывала ее. Она молча и быстро повела раненого полем, держа его за руку. Освободив рот, он с
усмешкой в голосе говорил...
Она говорила с
усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел
в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка
в окно стучали капли дождя. Огонь
в лампе
дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
Шакир шагал стороной, без шапки,
в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и
дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался
в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные
усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
Медленно приподняв ко лбу черную, волосатую руку, он долго смотрит
в розовеющее небо, потом — вокруг себя, — пред ним, по серовато-лиловому камню острова, переливается широкая гамма изумрудного и золотого, горят розовые, желтые и красные цветы; темное лицо старика
дрожит в добродушной
усмешке, он утвердительно кивает круглой тяжелой головой.
Он стоял у постели с
дрожью в ногах,
в груди, задыхаясь, смотрел на её огромное, мягкое тело, на широкое, расплывшееся от
усмешки лицо. Ему уже не было стыдно, но сердце, охваченное печальным чувством утраты, обиженно замирало, и почему-то хотелось плакать. Он молчал, печально ощущая, что эта женщина чужда, не нужна, неприятна ему, что всё ласковое и хорошее, лежавшее у него
в сердце для неё, сразу проглочено её жадным телом и бесследно исчезло
в нём, точно запоздалая капля дождя
в мутной луже.
В глазах Густава что-то было дикое; с ядовитою
усмешкою он обращал их на все окружавшее его; он весь
дрожал. Записка упала из рук. Паткуль поднял ее.